«Мечта о всемогуществе». авт. Джованни Соттиле.
Прометей, как известно, похитил небесный огонь с Олимпа, чтобы передать его людям. Но этот огонь символизировал не что-нибудь, а верховную власть самого Зевса. Выходит, Прометей покусился на самое святое – верховную власть.
Более того, передав его людям, он не только уменьшил их зависимость от Олимпа, но и принёс им свет разума. У Эсхила Прометей говорит о людях:
Ум и сметливость
Я в них, дотоле глупых, пробудить посмел...
Они глаза имели, но не видели,
Не слышали, имея уши. Теням снов
Подобны были люди, весь свой долгий век
Ни в чём не смысля.
Прометей стал творцом человеческой цивилизации. Он сделал то, что и делает человека человеком: он дал ему культуру. Он стал богом культуро-генеза. Вот как описала его культурогеническую деятельность В.Смирнова в с детства знакомой нам книге «Герои Эллады» (М., 1988. С.184): «Когда-то, в давние-давние времена, людей было мало на земле. Как звери, бродили, они по лесам, гоняясь за добычей, ели сырое мясо, дикие плоды и коренья, по-крывались звериными шкурами и от непогоды прятались в пещерах и дуплах деревьев. Разум у них был, как у малых детей; они были беспомощны в уст-ройстве своей жизни и беззащитны против хищных зверей и грозных сил природы.
Прометей сжалился над людьми и захотел помочь им.
Он отправился к своему другу Гефесту, сыну Зевса, божественному кузнецу и мастеру. На острове Лемнос, в глубине огнедышащей горы, была мастерская Гефеста. Жарко горел в огромном горне священный огонь, без которого невозможно никакое искусство и мастерство. Три одноглазых великана – Киклопа – работали в мастерской Гефеста. Две статуи, которые он сам отлил из золота, двигались, как живые, по мастерской, и хромой бог-кузнец опирался на них при ходьбе.
Прометей застал Гефеста за работой – бог-кузнёц ковал огненные стре-лы-молнии для Зевса Громовержца. Прометей стоял и смотрел на искусную работу Гефеста. Когда же Киклопы стали мехами раздувать огонь в горне и сверкающие искры разлетелись по всей мастерской, Прометей поймал свя-щенную искорку и спрятал в пустой тростинке, которую держал в руке. Эту тростинку с искрой священного огня Прометей принёс людям, и люди зажгли от неё повсюду на земле костры, очаги и горны. Люди научились бороться с природой, добывать и обрабатывать скрытые в недрах земли медь и железо, золото и серебро и делать себе из них домашние вещи, оружие и украшения. Люди стали строить себе жилища из дерева и камня и корабли, окрылённые парусами, чтобы плавать по рекам и морям. Люди приручили диких живот-ных и заставили коня носить на себе человека, а козу и корову – кормить его, и от овцы стали брать тёплую и прочную шерсть для одежды. Свет от свя-щенного огня прояснил мысли людей, пробудил их дремлющий ум, зажёг в их сердцах стремление к счастью.
И многому ещё научил Прометей людей с помощью священного огня. Он научил их варить целебный сок растений, который помогает при болезнях и ранах, и люди избавились от постоянного страха смерти. Прометей открыл им науку чисел и научил записывать знаками слова, чтоб передавать свои мысли тем, кто живёт далеко.
С гордостью смотрел Прометей, как люди становились сильнее, разумнее и искуснее во всяком труде».
Становится понятным в связи с этим, почему Зевс был так разгневан на Прометея и приказал Гефесту приковать его к скале: благодаря Прометею, люди становились всё больше и больше независимыми от богов.
Канонический образ Прометея сложился на основе двух главных ис-точников – поэмы «Теогония» Гесиода (VIII в. до н.э.) и трагедии «Прикованный Прометей» Эсхила (VI-V вв. до н.э.). В этих источниках великий ге-рой древнегреческой мифологии предстаёт перед нами как бог, сотворивший первых людей из глины (земли) и приобщивший их к культуре. Вот почему его можно назвать богом антропо- или культурогенеза.
За то, что Прометей украл огонь с неба, Зевс, верховный бог Олимпа, приказал Гефесту приковать его к кавказской скале, где его печень клевал орёл (ворон). Только через тридцать тысяч лет его освободил Геракл.
Из античного мифа о Прометее следует, что Прометей – демиург людей и их культуры, богоборец и великомученик. Но со временем эти атрибуты у образа Прометея стали всё больше и больше затушёвываться. Этот процесс можно назвать демифологизацией канонического образа Прометея. Суть это-го процесса состоит в освобождении образа Прометея, как и мифа о нём в це-лом, от черт, присущих ему первоначально. Остановимся здесь на главных фигурах, участвовавших в демифологизации образа Прометея.
Античность
Первоначальной демифологизации Прометей подвергся у себя на ро-дине уже в VI в. до н.э. В этом веке, как предполагают, жил известный бас-нописец Эзоп. Он позволил себе отойти от канонического образа Прометея. Одну из его басен А.Ф.Лосев переложил таким образом: «Прометей по веле-нию Зевса вылепил из глины людей и животных. Но увидел Зевс, что нера-зумных животных получилось гораздо больше, и велел ему часть животных уничтожить и перелепить в людей. Тот повиновался; но получилось так, что люди, переделанные из животных, получили облик человеческий, но душу под ним сохранили звериную» (Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистиче-ское искусство. М., 1976. С.234-235).
Некоторую переоценку образа Прометея мы обнаруживаем у Платона (V-IV вв.) в его диалоге «Протагор», где речь идёт о том, что Прометей нау-чил людей навыкам, связанным скорее с материальной культурой, чем с ду-ховной. Ученик Аристотеля Теофраст (IV-III вв.) ушёл ещё дальше: он сни-зил божественный образ Прометея до человека, который принёс людям свет знания.
Революционный переворот в отношении к Прометею совершили в I в. до н.э. и I в. н.э. римские поэты – Гораций и Проперций. Они перевернули отношение к герою греческой мифологии с положительного на отрицательное. Так, Гораций увидел в огне Прометея (сыне Иапета) вовсе не символ до-бра, а символ зла:
Сын Иапета дерзостный,
Злой обман совершив, людям огонь принёс,
После кражи огня с небес,
Вслед чахотка и с ней новых болезней полк
Вдруг на землю напал, и вот
Смерти день роковой, прежде медлительный,
Стал с тех пор ускорять свой шаг.
В свою очередь Проперций обвинил Прометея в том, что он был озабо-чен созданием человеческих тел, а не их духа. Он писал:
О, как был Прометей, из глины лепя, неудачлив!
Неосмотрительно он выполнил дело своё:
Он, создавая тела, в искусстве духа не видел,
Дух же должен был стать первой заботой творца.
Ныне нас бури в морях швыряют, всё ищем врага мы,
К браням былым приплетать новые брани спешим.
Средние века
Ещё в III в. Плотин попытался вписать миф о Прометее в христианский контекст, который, правда, не помешал ему внести в него новый мотив: Пан-дору, по его мнению, создали по приказу Зевса не Гефест и Афина, а Проме-тей.
Средневековые писатели (Тертуллиан, Августин и др.) не могли не увидеть в Прометее конкурента как библейского бога (оба они создатели лю-дей), так и Иисуса Христа (оба они великомученики). Вот почему, как писал А.Ф.Лосев, «Прометей никак не мог быть популярным в христианской сред-невековой литературе, потому что Прометей как создатель людей имел сво-его мощного конкурента в христианском Боге, а Прометей как страдалец за людей имел здесь своего мощного конкурента в Христе» (там же. С.245).
В 1373 г. вышла в свет «Генеология богов» Джованни Боккаччо. Ав-тор «Декамерона», как в своё время и Теофраст, изобразил Прометея как че-ловека, одержимого жаждой знаний. На Кавказ он, по версии Д.Боккаччо, попал вовсе не потому, что туда его отправил Зевс, а по собственной воле. В кавказском уединении он искал истину. Эту истину он и принёс в дальней-шем диким людям. Отрыв от божественного образа Прометея у Д.Боккаччо доведён, по существу, до предела, поскольку его Прометей – обыкновенный человек. Тем самым Д.Боккаччо способствовал избавлению Прометея от его конкуренции с главными героями Священного Писания. Впрочем, и без Д.Боккаччо эта конкуренция была очень слабой, поскольку в XIV в. христи-анский тоталитаризм в Европе достиг своего апогея.
Новое время
Эпоха Возрождения не прибавила Прометею шансов для восстановле-ния его былого божественного статуса. По страницам литературы Нового времени он продолжает шествовать не столько в божественном облике, сколько в человеческом. Особого внимания заслуживают П.Кальдерон (XVII в.) и Вольтер (ХVIII в.).
Знаменитый испанский драматург Педро Кальдерон прославился мно-жеством своих пьес («Жизнь есть сон», «Великий театр мира», «В тихом омуте…» и др. В 1679 г. он написал драму «Статуя Прометея». Eё автор, в отличие от Горация и Проперция, изображает Прометея как положительного героя. Несмотря на то, что Прометей у Кальдерона сохраняет связь с мифи-ческим прообразом, его Прометей существенно отличается от каноническо-го. Он предстаёт перед нами в образе скульптора. Более того, испанский драматург позволил себе внести существенные изменения в сам сюжет мифа о Прометее.
Из пьесы Кальдерона мы узнаём, что Прометей – вовсе не борец с Зевсом, а слуга Минервы – богини Мудрости, которая из-за страстной любви к нему вознесла его на небо и по совету которой он похитил огонь с колесницы Аполлона. С помощью этого огня он одушевляет на земле созданные им человеческие статуи. Среди этих статуй оказалась и Пандора. Прометей переживает мучительные страдания от того, что создал прекрасное чудовище, из ящика которого на людей исходят несчастья. К самой же Пандоре Прометей, как ни странно, испытывает самые нежные чувства. Оказавшись в темнице, он просит Аполлона о милосердии к Пандоре и к созданным им людям. В ко-нечном счёте драма П.Кальдерона «Статуя Прометея» заканчивается счастливо: Аполлон устанавливает на земле всеобщий мир, символом которого становится женитьба Прометея на Пандоре.
Ещё дальше, чем П.Кальдерон, по пути демифологизации образа Прометея ушёл знаменитый французский философ и писатель Вольтер. В своей опере «Пандора» (1748) он изображает Прометея в образе героя, страстно влюблённого в своё создание – Пандору. Сюжет в опере построен на соперничестве Прометея с Юпитером из-за любви к прекрасной Пандоре, а огонь, похищенный Прометеем с Олимпа, истолковывается в ней как символ все-пожирающей любовной страсти. Борьба между Прометеем и Юпитером за Пандору первоначально оборачивается не в пользу Прометея, поскольку верховный бог переносит Пандору с земли на Олимп. Но в конечном счёте Прометей одерживает верх над Юпитером и соединяется на земле с Пандорой. Разгневанный Юпитер отомстил Прометею ящиком, который он подарил Пандоре и который она от нечего делать время от времени открывает, чтобы выпустить из него очередную порцию несчастий.
Как видим, Вольтер не оставил по существу на образе мифического Прометея камня на камне. У А.Ф.Лосева читаем: «Таким образом, у Вольтера Прометей теряет всю свою всемирно-историческую значимость, всю свою борьбу с тиранией, все свои ужасные и несправедливые страдания и всё свое цивилизаторское значение. Осталась только одна любовная страсть к Пандо-ре, которая после разных перипетий получает своё окончательное право на существование. Больше, чем это сделал Вольтер, нельзя было снизить образ страдальца за разум и за всё человечества Можно сказать, что Прометей здесь вообще теряет всю свою тысячелетнюю символику и превращается в преданного своей возлюбленной кавалера, достигающего после всяких успе-хов и неуспехов любовной цели» (С.258).
Волей-неволей здесь напрашивается параллель с современными по-стмодернистами – с Сашей Соколовым, Виктором Пелевиным и др. Подмену реальных прототипов вымышленными персонажами они довели в своих кни-гах до абсурда. Метода этой подмены весьма незамысловата: берутся лишь некоторые, незначительные внешние признаки знаменитого человека – его имя (В.Пелевин в своём последнем романе умудрился сократить имя Л.Н.Толстого до «t»), определённые обстоятельства жизни и т.п. Но на этом сходство с реальным «прототипом» и заканчивается. А затем под именем знаменитого человека изображается кто угодно, но только не Л.Н.Толстой, не Ф.М.Достоевский, не В.И.Чапаев, не Л.П.Берия и т.д. Перед читателем ра-зыгрывается комедия, где выступают якобы знаменитые люди, но в самых неожиданных ролях. В.И.Чапаев, например, может оказаться восточным эзо-териком, а Л.Н.Толстой – террористом. С лёгкостью необыкновенной Я.М.Свердлов становится канатоходцем, Н.С.Хрущёв – графологом, А.И.Микоян – организатором спиритических сеансов и т.д. Находятся и вос-торженные почитатели такой, с позволения сказать, беллетристики.
В подмене реального В.И.Чапаева на его пародию в романе В.Пелевина «Чапаев и Пустота» И.С.Скоропанова увидела «демифологизацию» леген-дарного героя гражданской войны. Более того, она добралась до «демифоло-гизации» советского («нового») человека вообще. Она писала: «”Новый человек”, прославляемый советской литературой, оказывается не улучшенным, а ухудшенным человеком: его разум ослеплён вышедшим из-под контроля хаосом коллективного бессознательного, пребывающего в состоянии своеоб-разного бешенства. Вот почему коммунистическая идеология десакрализиру-ется, созданные на её основе социальные мифы демифологизируются» (Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. СПб, 2001. С.265). Автор этих пламенных слов вслед за своими постмодернистскими кумирами перепутала термин «демифологизация» со словами «антикоммунизм» и «антисоветчина».
Конец XVIII в. характеризуется в интерпретации образа Прометея про-тивостоянием двух братьев Шлегелей – Августа и Фридриха. Первый расце-нивал его под знаком плюс, а другой – под знаком минус.
В своей поэме «Прометей» (1797) А.Шлегель представил возвышенный образ Прометея. В этой поэме он изображает Прометея творцом не первых, но «новых» людей. Тех людей, которые были созданы не им, он застал в жалком состоянии. Они стали жертвой мировой бойни между титанами и Зевсом. Вот почему он решил создать людей заново. Он сотворил их из чис-той глины, а небесный огонь ему понадобился для того, чтобы вложить в них искру божию – светлый разум и доброе сердце.
В пику своему брату Ф.Шлегель в своей «Люцинде» (1799) изображает Прометея в непривлекательном виде. С его точки зрения, подлинная чело-вечность придёт к людям только тогда, когда они будут свободны от тягост-ной необходимости трудиться. Ежедневная забота о существовании делает людей суетными и мелкими. Но именно на такую жизнь их обрёк Прометей. У Ф.Шлегеля читаем: «Совсем не таков этот Прометей, изобретатель воспи-тания и просвещения. Ему вы обязаны тем, что никогда не можете быть спо-койными и пребываете в постоянной суете; отсюда проистекает то, что вы даже тогда, когда вам, собственно, нечего делать, бессмысленным образом должны стремиться к выработке характера или пытаетесь наблюдать и обос-новывать характер кого-нибудь другого. Такое начинание просто гнусно. Но в силу того, что Прометей совратил людей на трудовой путь, он теперь сам должен работать, хочет он того или нет. Ему ещё вдоволь хватит этой скуки, и никогда он не освободится от своих цепей» (Шлегель Ф. Люцинда. Т.I. М.-Л., 1935. С.33).
Девятнадцатый век
Былое величие Прометею в начале этого века вернул Иоганн Гердер. Его трактовка образа Прометея отличается небывалой глубиной. С его точки зрения, Прометей был прикован к скале за то, что он принёс людям человеч-ность.
Слово «человечность» мы привыкли употреблять в нравственном смысле, имея в виду милосердие, соучастие и т.п. качества добрых людей. У И.Гердера это слово употребляется в более широком смысле: оно объединяет все те качества, которые делают человека человеком. Человечность в этом смысле есть отличие человека от животного. И.Гердер здесь вплотную при-близился к эволюционно-культурному истолкованию образа Прометея. Это истолкование и до сих пор остаётся самым точным и самым адекватным ан-тичному образу Прометея (см.: Даниленко В.П., Даниленко Л.В. Эволюция в духовной культуре: свет Прометея. М.: КРАСАНД, 2012).
Особенно ярко эволюционно-культурный взгляд на Прометея пред-ставлен у И.Гердера в драме «Освобождённый Прометей» и стихотворении «Алтарь милосердия». В указанном стихотворении автор рисует эволюцион-ный идеал человека. В своей человечности идеальный человек достигает высшего совершенства. Оно выражается в том, что его голова – храм мудро-сти, а сердце – кладезь доброты.
И.В.Гёте был намного менее оптимистичен в отношении к людям, чем И.Гердер. В своей «Пандоре» (1808) он выразил скептический взгляд на эво-люционные возможности людей. С его точки зрения, Прометей создал лю-дей, которые в большинстве своём живут, как учил Христос, заботами лишь сегодняшнего дня, легкодумно гоняясь за новизной. Этим людям автор «Фауста» заявляет:
Новому не рад я, с преизбытком
Этот род к земному приспособлен,
Только дню текущему он служит,
О вчерашнем думает лишь редко.
Что терпел, что снёс, то всё утратил,
Даже миг хватает без разбора,
Встречное, схватив, себе берёт он
И бросает без ума, без думы.
То мне горько. Но урок и речи,
Даже и пример, пребудут втуне,
Так грядите ж с детским легкодумьем
В день, всего неопытно касаясь!
Если б были вы с былым дружнее,
С настоящим, образуя, слились,
Благо было б всем, и был бы рад я.
В стихотворении Д.Байрона «Прометей» и поэтической драме П.Б.Шелли «Освобождённый Прометей» мы находим по преимуществу по-ложительную нравственно-политическую доминанту в образе Прометея. С одной стороны, Д.Байрон сокрушается, что Прометей добрыми намерения вымостил себе дорогу в ад:
Ты добр – в том твой небесный грех
Иль преступленье: ты хотел
Несчастьям положить предел,
Чтоб разум осчастливил всех!
Разрушил Рок твои мечты…
Но с другой стороны:
Но в том, что не смирился ты, –
Пример для всех людских сердец;
В том, чем была твоя свобода,
Сокрыт величья образец
Для человеческого рода!
Ты символ силы, полубог,
Ты озарил для смертных путь…
В предисловии к «Освобождённому Прометею» П.Б.Шелли так оправ-дывает свою демифологизацию образа Прометея: «Греческие трагики, заим-ствуя свои замыслы из отечественной истории или мифологии, при разработ-ке их соблюдали известный сознательный произвол. Они отнюдь не считали себя обязанными держаться общепринятого толкования или подражать, в повествовании и в заглавии, своим соперникам и предшественникам. Подоб-ный приём привел бы их к отречению от тех самых целей, которые служили побудительным мотивом для творчества, от желания достичь превосходства над своими соперниками. История Агамемнона была воспроизведена на афинской сцене с таким количеством видоизменений, сколько было самых драм. Я позволил себе подобную же вольность. Освобожденный Прометей Эсхила предполагал примирение Юпитера с его жертвой, как оплату за разо-блачение опасности, угрожавшей его власти от вступления в брак с Фетидой. Согласно с таким рассмотрением замысла, Фетида была дана в супруги Пе-лею, а Прометей, с соизволения Юпитера, был освобождён от пленничества Геркулесом. Если бы я построил мой рассказ по этому плану, я не сделал бы ничего иного, кроме попытки восстановить утраченную драму Эсхила («Ос-вобождённый Прометей». – В.Д.), и если бы даже моё предпочтение к этой форме разработки сюжета побудило меня лелеять такой честолюбивый замы-сел, одна мысль о дерзком сравнении, которую вызвала бы подобная по-пытка, могла пресечь её. Но, говоря правду, я испытывал отвращение к такой слабой развязке, как примирение Поборника человечества с его Утес-нителем» (http://lib.ru/POEZIQ/SHELLY/shelley1_8.txt).
В драме П.Б.Шелли прикованный Прометей испытывает невыносимые страдания. Но он не смиряется перед своим тираном Юпитером. Он верит, что придёт «час урочный» и Юпитер будет повергнут:
Тебя он свергнет, яростный Тиран,
И вынудит – стереть лобзаньем жадным
Потоки крови с этих бледных ног,
Хотя они тебя топтать не будут,
Таким рабом потерянным гнушаясь.
Гнушаясь? Нет, о, нет! Мне жаль тебя.
Как будешь ты ничтожно-беззащитен,
Какая гибель будет властно гнать
Отверженца в бездонных сферах Неба!
Твоя душа, растерзанная страхом,
Откроется, зияя точно ад!
В моих словах нет гнева, много скорби,
Уж больше я не в силах ненавидеть:
Сквозь тьму скорбей я к мудрости пришёл.
Когда-то я дышал проклятьем страшным,
Теперь его хотел бы я услышать,
Чтоб взять его назад.
По религиозному пути в демифологизации язычника Прометея пошёл французский писатель Эдгар Кюнэ. В своей драме «Прометей» (1838) он до-верил освобождение Прометея не Гераклу, а архангелам Михаилу и Рафаилу. Они же сообщают Прометею, что Юпитер уже низвергнут Иеговой, к кото-рому они уносят Прометея по воздуху. Греческий миф о Прометее, таким об-разом, Э.Кюнэ демифологизировал за счёт другого мифа – еврейского.
В литературе XIX в. в целом продолжало сохраняться противостояние отрицательных и положительных оценок образа Прометея. Так, итальянский писатель Д.Леопарди в диалоге «Пари Прометея» (1827) изобразил Прометея бесполезным и завистливым мечтателем. Но всех превзошёл в демифологи-зации Прометея в конце XIX в. Андре Жид. В «Плохо прикованном Проме-тее» (1899) он изобразил Зевса в роли банкира, а Прометея – в роли обывате-ля. Однако преобладающим в это время стал мотив возвращения Прометею героического величия. Французы Л.Менар и Д.Пеладан изобразили его в об-разе светоча науки и святого великомученика, полька М.Конопницкая – в об-разе гения, непонятого серой народной массой, а немец К.Шпиттелер – в об-разе ницшеанского сверхчеловека.
Двадцатый век
Этот век характеризуется преобладанием морально-политического спо-соба демифологизации образа Прометея. Так, В.Я.Брюсов в стихотворении «К олимпийцам» (1904) обращается к Прометею с такими словами:
Здесь же, долу, во вселенной —
Лишь обманность всех путей,
Здесь правдив лишь смех надменный
Твой, о брат мой, Прометей!
Олимпиец! бурей снежной
Замети мой буйный прах,—
Но зажжён огонь мятежный
Навсегда в твоих рабах!
Леся Украинка в своей драме «В катакомбах» (1905) более оптими-стична. Раб в ней говорит:
Я честь воздам титану Прометею.
Своих сынов не делал он рабами,
Он просветил не словом, а огнем,
Боролся не покорно, а мятежно,
Не трое суток мучился, а вечно
И всё же не назвал отцом тирана,
Но деспотом вселенским заклеймил,
Предвозвещая всем богам погибель.
По морально-политическому пути в интерпретации образа Прометея пошёл в своей стихотворной трагедии «Прометей» (1919) известный поэт-символист Вячеслав Иванов. Его Прометей предстаёт в образе кузнеца («ко-вача»), который живёт в пещере, вход в которую охраняет дружина из семи человек. Он оценивает жизнь созданных им людей весьма противоречиво. С одной стороны, он гордится тем, что создал людей свободолюбивых:
Себя ковать могущих я сковал;
Себя творить свободных сотворил я.
Но с другой стороны:
Поистине, земное тяготеет
Ко сну земли; но бодрствует огонь.
Я дал им жизнь; но первенцам моим
Не в радость жизнь. И в ней клянут неволю
Не потому, что ведают и любят
Свободное, иное бытие,
А потому, что быть их приневолил
В дрему запавший бдительный огонь.
Уж не раскаивается ли Прометей Вячеслава Иванова в том, что он со-творил людей, обречённых быть несчастными? Да, его Прометей неоднозна-чен, но в конечном счёте свою главную заслугу он видит в том, что стремил-ся в созданию людей свободных. Вот почему он призывает к борьбе с рабст-вом, к борьбе за свободу, частицу которой он вложил в людей вместе с его божественным огнём. Без этой борьбы человек подобен животным:
Не мир мне надобен, но семя распри.
Довольны братья будут. Я творил
Вас, первенцы, и нет средь вас раба;
И будет рабство, но раба не будет.
Своим страстям и вожделеньям низким
Вам рабствовать дано; но, как челом,
Подъятым к небу, ты не в силах долу
Поникнуть, человек, уподобляясь
Четвероногим, — так не в силах ты
Забыть в тебе зачатую свободу.
Переменчивая в своём поклонении толпа сначала готова сделать своей богиней Пандору, но в конце трагедии, она вновь отдаёт себя во власть Прометею:
Нам Прометея!
— Он — наш царь.
— Отдайте
Нам Прометея!
— Прометей — наш бог!
Если в первые годы после революции 1917 г. в советской поэзии Прометей выступал главным образом в образе великого революционера (например, у Якуба Коласа), то позднее ситуация изменилась. Довольно необычно изображена ситуация со священным огнём, который Прометей принёс людям в тростинке, в трагедии Мустая Карима «Не бросай огонь, Прометей!» (1975): люди, как ни странно, стали от этого огня отказываться. Вот как вы-глядит эта ситуация
Прометей
Я принёс огонь!
Адамшах (вождь людей)
Но кто из нас просил тебя об этом? Я?
Или эти жалкие калеки,
Что у тебя валяются в ногах?
Голоса из темноты
— Мы не просили!
— Нам огонь не нужен!
— Чур! Чур!
Прометей ошарашен. Даже красивой девушке огонь не нужен. Почему?
Девушка
Тогда огонь волшебный убери.
Ведь если люди злобные увидят,
Что видел ты,
Не будет мне пощады,
Мне вечно станут мстить за красоту.
Не нужен свет!
Людская зависть, злоба
Сестру мою родную здесь настигла,
Как птицу без гнезда.
Огонь Прометея всё-таки попал к людям. Но ценою жертвы – его воз-любленной Агазии, сгоревшей в огне. Смерть Агазии меняет ситуацию с от-ношением к огню со стороны людей. Преображённые, они восклицают:
Прометей! Мы виноваты,
Так виноваты мы перед тобой!
Чем оправдаться? Подскажи, что делать?
Прометей отвечает:
Учитесь делать из себя людей,
И только в этом — ваше оправданье.
Прекрасные слова! Не в бровь, а в глаз! Поскольку канонический Прометей – бог очеловечения.
Сделаем выводы:
1) общий взгляд на историю образа Прометея в литературе показывает, что в демифологизации этого образа её представители разделились на два направления – отрицательное и положительное. Представители первого из них стремились снизить роль Прометея в культурогенезе, а представители другого, напротив, – её повысить. В число первых ещё в античности вошли Гораций и Проперций, а в дальнейшем – Вольтер, Д.Леопарди, Ф.Шлегель, Э.Кюнэ. В число авторов второго направления в свою очередь вошли писате-ли двух типов – частнокультурного и общекультурного;
2) авторы частнокультурного типа пошли по пути усиления роли Про-метея в генезисе, с одной стороны, науки (Теофраст, Д.Боккаччо, Л.Менар), а с другой стороны, нравственности и политики (Д.Байрон, П.Б.Шелли, Л.Украинка, В.И.Иванов);
3) авторы общекультурного типа (А.Шлегель, И.Гердер, М.Карим) в свою очередь пошли по пути углубления наших представлений об очелове-чивающей, эволюционно-культурной природе образа Прометея. Эти пред-ставления наиболее адекватны каноническому Прометею. Они больше всего соответствуют античного мифу о Прометее, как он был изложен Гесиодом и Эсхилом. Особая заслуга в их развитии принадлежит Иоганну Гердеру;
4) попытки снижения образа Прометея в истории литературы не могли уничтожить память об античном образе Прометея, несущего огонь людям, чтобы осветить им их культурно-эволюционный путь – путь очеловечения.
Валерий Даниленко.
