Алхимия или Великое Делание Н.А. Морозов

[Sigrid]

Неужели старинная мечта алхимиков о превращаемости простых веществ друг в друга близка к осуществлению?
Одни из химиков, недоверчивые и консервативные в своих взглядах, признают этот вопрос совершенно праздным и считают опыты Рамзая по трансформации радия сплошным рядом легкомысленных ошибок. Другие, увлекающиеся и рвущиеся в высоту, видят в них зарю новой эры в развитии химии, когда чудеса науки о превращениях вещества превзойдут самые экстравагантные мечтания старинных молчаливых алхимиков, одиноко работавших в своих уединенных лабораториях.
Мне лично этот вопрос особенно близок, вследствие моих многолетних работ еще в стенах Шлиссельбургской крепости над эволюционной теорией возникновения всех видов вещества из трех непосредственных родоначальников: протогелия, протоводорода и гипотетического, неизвестного в свободном виде на современной земной поверхности, архония, может быть, тождественного с небулозием небесных туманностей.
Эта теория уже достаточно очерчена мною в моих предыдущих работах для людей, знакомых с химией. Здесь же, в этой небольшой популярной книжке, я хочу только показать, как, за весь длинный период своего существования, химия, за исключением своего временного разочарования в XIX веке, ставила своей конечной целью доказать трансформируемость металлов и металлоидов и установить законы их естественной эволюции из всенаполняющего мирового эфира, а вместе с тем и дать нам способы, подражая природе, фактически превращать их друг в друга в наших земных лабораториях.
Насколько мне удалось достичь своей цели – занимательно изложить этот предмет для широкой публики – пусть судит сам читатель.
Начало этой книжки дали мои публичные лекции прошлой зимой в Петербурге. Вот почему в ней и оставлена лекционная форма. Рисунки в тексте книги представляют собой точные снимки с древних алхимических сочинений.
Особенную благодарность приношу я здесь В.М.Алтухову, предоставившему мне возможность пользоваться хранящимися у него редкими алхимическими книгами.


Глава I

Первые шаги химии


Наука, об истории и чудесах которой я буду сегодня вам рассказывать, в одно и то же время и очень древняя, и очень новая. Ее начало, как и начало астрономии, физики и космогонии, теряется в глубине прошедших веков. Фантазия алхимиков эпохи Возрождения относила начало химии и неразрывно связанных с нею тогда магии и Алхимии еще ко временам мифической Атлантиды, т.е. континента, будто бы существовавшего среди Атлантического океана и погрузившегося затем на дно, на заре возникновения человечества, вместе со всеми своими обитателями. В таинственных храмах этой погибшей страны и начали, по их мнению, впервые отыскивать средства для превращения металлов в золото и серебро.
Некоторые из наивных христианских ученых того периода даже прямо говорили, что приготовлением искусственного золота заинтересовался еще первый человек библейской теологии – Адам, муж Евы. Затем не менее успешно занимались ею Авраам и Моисей. Другие, менее благочестивые, приписывали изобретение химии древнему египтянину – Гермесу Трижды Величайшему – автору 42 легендарных научных трактатов, из которых я вам приведу только его знаменитую в первые века нашей книгопечатной эры, "Изумрудную скрижаль ".
Вы видите, что она представляет собой скорее средневековую научную поэму, чем древний трактат.
Написана она, по-видимому, не ранее, чем в конце средних веков и выдана за произведение легендарного отца наук. Так очень часто поступали в те времена, и потому все, что мы можем сказать положительного о возникновении химии, заключается лишь в следующих немногих догадках и соображениях скорее психологического, чем документального характера.

* * *


Еще в глубокой древности замечательные изменения в цвете, блеске и других физических свойствах, претерпеваемые металлами при их плавлении друг с другом, должны были навести, и действительно наводили, древних халдеев, египтян, индусов, китайцев и греков на мысль о возможности получения самых редких и дорогих из них путем плавления в. должных пропорциях, обыкновенных и дешевых. Так, например, сплав меди и олова, дающий золотистую бронзу, неизбежно должен был ввести того, кто первый его открыл, в роковое заблуждение. Ведь в руках древних не было ни точных весов для определения удельного веса, ни современных средств аналитической химии, дающих нам возможность легко и быстро отличить всякий долотообразный сплав от настоящего золота.
Все, что блестело как золото и обладало металлическими свойствами, было для них тождественно с этим драгоценным веществом, как и для большинства людей, не знакомых с химией и физикой. Чтоб не ходить далеко за примером, упомяну лишь об одном. Ко мне самому, во время заключения в Шлиссельбургской крепости, не раз приходили сторожившие меня жандармские офицеры с кусками гнейса, покрытыми золотистыми кристаллами железного колчедана, для того, чтобы я определил, не золото ли этот минерал, находимый ими то здесь, то там, в окрестностях Ладожского озера...
Можете же себе представить чувства того, кто первый, случайно сплавив в горне около четырех частей меди с одной частью олова, вдруг получил вместо красной меди и белого олова, желтоватое металлическое вещество, которое никто в то время не имел возможности отличить от золота! С каким восторгом он должен был прийти к убеждению, что открыл способ искусственного приготовления этого редкого металла!
Даже и не роясь в исторических документах, а лишь на основании одних элементарных соображений о несложной психологии древнего человека, мы можем восстановить перед собой все его последующие поступки и ощущения с такой же точностью, как если бы мы все это незаметно наблюдали собственными глазами. Мы можем, например, с уверенностью сказать, что в первый момент, когда он вынул из горна полученную им бронзу и с волнением торопливо рассматривал ее, у него не оставалось ни тени сомнения, что перед ним наконец то, что он, вероятно, уже не раз искал в своей уединенной мастерской.
Мы можем себе представить, с какой тревогой, смешанной с восторгом, он зарыл полученное им сокровище где-нибудь в углу под земляным полом своей хижины, как это делали все в его время; с какой торопливостью он старался приобрести все имеющиеся в окрестностях медные и оловянные вещи для того, чтобы сплавлять их вместе и точно также зарывать свои сплавы в землю...
А затем мы можем представить себе и его огорчение, когда, проверяя через несколько недель после первых дождливых дней свои сокровища, он вдруг увидел, что они покрылись тем самым зеленоватым налетом, каким при подобных условиях покрывается и обыкновенная медь!
Но если вы подумаете, что это должно было убедить его в ошибке, вы жестоко ошибаетесь!
Ведь ржавчина на железе или зелень на меди еще не считались в то время их окислами, как они считаются теперь, после Лавуазье. Даже и слово окисел не существовало в то время. Соответствующие окислам соединения назывались тогда "известями" или "землями" металлов. Получаемые путем действия огня из этих известен или земель, все металлы считались даже химиками XVIII века их соединениями с заключающейся в огне особой летучей субстанцией – флогистоном. По выделении флогистона, металл, по их мнению, снова обращался в то самое землевидное или минералообразное вещество, которое мы, духовные потомки Лавуазье, называем теперь кислородным соединением самого металла.
Но в еще более древние времена, во времена, предшествовавшие средним векам, не было и этих смутных представлений. Всякое потускнение блестящей поверхности только что отлитого металла, всякий налет, образующийся на ней от действия влажного воздуха, считался тогда за его простую болезнь, "проказу" металла, совершенно аналогичную сыпи или коросте на коже больного человека. А каждая болезнь объяснялась в то время влиянием особых, невидимых, но всюду присутствующих злых духов, т.е. одухотворенных древними нездоровых газов, как например, мы видим это в евангельских легендах, где не раз говорится о пребывании таких духов во чреве больных людей и об изгнании их оттуда Иисусом и его учениками.
Понятно, что и в нашем случае первый, открывший бронзу, должен был приписать порчу своего искусственного золота болезни, зависящей от вредоносного влияния на него невидимых духов, т.е. газов.

Но болезни в то время лечились, главным образом, заклинаниями, ограждающими от таких влияний. Значит, приходило в голову первобытному исследователю, приготовленное им искусственное золото позеленело потому, что не были соблюдены какие-то таинственные обряды, всегда охраняющие естественное золото от подобных заболеваний. И вот к химическим работам того времени все более и более начала примешиваться мистика, сразу поставившая только что нарождающуюся науку на совершенно ложный путь, где обстановка заменила сущность дела, диалектика – опыт, и греза – логическое мышление. Химия породила магию и сама наполовину превратилась в нее.
Многие химические реакции, открытые еще в глубокой древности, делали такой переход неизбежным. Почти каждое новое изобретение науки о превращениях вещества должно было поражать изумлением первого, кто случайно на него натолкнулся.
Представьте себе только хоть ощущения полулегендарного монаха Шварца, когда в его ступе, где он толок смесь серы, селитры и угля, вдруг произошел взрыв от упавшей в нее искры и находившийся в ней камень взлетел к потолку! Представьте себе ощущения многих других химиков, которые, работая над каким-либо неисследованным веществом, вдруг оставались без пальцев или даже всей кисти руки только потому, что неожиданно натыкались на взрывчатую смесь! Почти каждое из известных нам взрывчатых соединений стоило какого-либо члена своему открывателю. Химия, по самой своей природе, должна была сделаться наукой чудес и мучеников.
Я не буду вам показывать здесь очень опасных химических опытов, а приведу только для примера несколько других, которые известны тоже уже давно и каждым из вас могут быть повторены дома. Все они по своему эффекту показались бы средневековому неподготовленному человеку настоящими чудесами и создали бы вам, если бы вы проделали их лет тысячу тому назад, репутацию величайшего мага и волшебника.
Вот, например, в этих двух больших банках вы видите простую, почти чистую воду, наполняющую их до половины. Я нарочно отпиваю немного из каждой банки, и только в одной, где вода кажется чуть-чуть желтоватой, чувствую слабый железистый вкус, как будто бы она была налита туда из заржавленного железного ковша. Я вам говорю теперь, что сейчас превращу перед вами эту воду в кровь и, следуя своим словам, я переливаю воду из одной банки в другую, и вы видите, что вся слитая вместе вода сразу стала красной, совершенно как кровь...
Конечно, те из вас, кто хоть немного знаком с аналитической химией, уже догадались, что к воде в первой банке я прибавил небольшое количество роданистого калия (KSCN), а ко второй – такое же ничтожное количество хлорного железа, т.е. веществ, которые можно достать в любой аптеке. В отдельности их растворы почти бесцветны и безвкусны, а потому и незаметны, но слитые вместе дают так называемое роданистое железо, ничтожные количества которого окрашивают воду в кровавый цвет. Вы скажете мне, что я сделал перед вами не превращение воды в кровь, а самую обычную химическую реакцию, постоянно применяемую в лабораториях для обнаружения в воде следов железа, и что в полученном мною растворе нет ни фибрина, ни типичных шариков, характеризующих истинную кровь и видимых под микроскопом...
Все это так. Но вообразите положение человека древности или средних веков, даже и не подозревающего ни о фибрине, ни о кровяных шариках! Ведь для него моя жидкость была бы истинной кровью, и все, что я здесь делал перед вами – настоящим чудом!
А вот вам и другое чудо. Пусть этот кирпич на столе изображает жертвенник. Я сыплю на него чайную ложку красноватого кристаллического вещества и в доказательство того, что оно не горючее, подношу к нему спичку. Вы видите, что оно не горит. Но вот я беру пузырек с обыкновенным винным спиртом, который каждый желающий может попробовать на вкус, и делаю им возлияние на камень, призывая огонь с неба низойти на него... Вы видите, как сейчас же после возлияния яркое белое пламя взвивается над моим жертвенником и поднимается языками чуть ли не до самого потолка. Вот весь мой красноватый порошок превратился, перегорев, в ярко зеленую светящуюся золу.
Химик скажет вам, что я положил на свой камень хромового ангидрида, который отдает избыток своего кислорода на самовозгорание спирта, но ведь для древнего человека, не имевшего даже и понятия о кислороде, это было бы настоящим низведением огня с неба, вроде того, как это совершается и теперь на праздник Пасхи иерусалимскими патриархами!
В заключение этой серии простых опытов, характеризующих химию прошлого, я покажу вам еще третий, который несомненно наполнил бы аудиторию древних даже большим суеверным ужасом, чем первые. Вот здесь огромная пустая банка, прикрытая стеклом. Я снимаю это стекло и, держа его в одной руке, поднимаю в другой банку, чтоб показать, что в ней ничего особенного нет. Я говорю вам, что как только я обратно прикрою ее стеклом, с него будут спускаться в банку таинственные духи и примут вид дымовидных змей, извивающихся всевозможными причудливыми способами, пока не наполнят всей ее огромной внутренности густым белым дымом. Я прикрываю банку стеклом и вы видите, что все происходит так, как я указал...
Любой химик, сидящий среди вас, конечно, сейчас же скажет, что на дно банки я плеснул перед лекцией несколько капель крепкого нашатырного спирта, а на верхнюю поверхность закрывавшего банку стекла я размазал, перед опытом, несколько капель крепкой соляной кислоты. Пока смоченная этой кислотою поверхность стекла, прикрывавшего банку, была обращена вверх, никакой реакции внутри не происходило. Но открыв банку, чтобы показать вам, что в ней ничего нет, я прикрыл ее снова, но уже верхней стороной вниз, и тяжелые газы хлористого водорода стали спускаться со стекла в банку.
Встречая в ней аммиачные пары, они стали соединяться с ними в мельчайшую, белую, дымовидную пыль нелетучего нашатыря, вследствие чего и произошли эти причудливо извивающиеся фигуры... Но ведь для древних, да пожалуй и для современных мистически настроенных и невежественных людей, все это были бы настоящие живые духи, заключенные мною какими-либо заклинаниями в банку и принявшие по моему приказанию дымовидные формы.
Все эти простые (и нарочно простые, чтобы каждый из вас мог при желании повторить их дома) опыты я нарочно привел вам здесь, чтобы показать, до какой степени химия должна была поражать своими результатами воображение древних и средневековых исследователей и как она неизбежно должна была наводить их на мысль о бесконечном могуществе того, кто проникнет во все ее тайны. Вы видите, что нет науки, которая до такой степени могла бы воздействовать на фантазию неподготовленного к ней человека.
Здесь перед вами не рассказ о чудесах, виденных кем-то, где-то и всегда способных возбудить скептицизм человека, не доверяющего чужим маловероятным сообщениям, а действительные чудеса, которые могут быть воспроизведены перед всяким скептиком. В одно и то же время, химия дает и целебные и убийственно действующие вещества, видимое превращает в невидимое и невидимое в видимое. При мистическом настроении средних веков, это действительно была наука наук, и разыгравшаяся фантазия естественно должна была направиться на открытие такого вещества, которое давало бы человеку вечное здоровье и бесконечное могущество.

* * *

Все это предисловие я сделал исключительно для того, чтобы вам не показались слишком странными и невероятными экстравагантные мечты и умозаключения химиков древности и средневекового периода.
Я хотел бы сообщить вам здесь не сухой набор фактов из истории химии прошлого, но и дать вам понятие о психологии тех пионеров этой науки, которые расчищали для нас наудачу первые извилистые тропинки в темном лесу неведомого. Мне хотелось бы сделать для вас ясным, почему наука о строении вещества, после своего возникновения неизбежно должна была пройти сначала через стадию магии, а затем стадию Алхимии.
Магия с этой точки зрения является только первой стадией развития науки о веществе, а Алхимия – естественным завершением магии, когда, благодаря накоплению реальных знаний, широко разыгравшееся воображение человека должно было наложить на себя первую узду...
Теперь мы прошли уже через обе эти ступени и находимся, наконец, на прямой и широкой дороге к вечной цели всех исследователей – истине. Мы живем в этом мире, глядя вперед и не думая о трудном пути наших предшественников, и часто даже не можем себе представить их настроения. Мы, например, спокойно ездим на лошадях, ни разу в своей жизни не подумав о том, каким героем должен был показаться окружающим, да и в самом деле, был тот древний человек, кто первым осмелился вскочить на спину этого необузданного по тому времени животного и, проскакав на нем диким галопом неизвестно куда, сумел укротить и подчинить его себе, на диво всему своему племени.
Мы чиркаем спичкой и равнодушно получаем огонь, ни разу не вспомнив о том, как всего два поколения тому назад, наши деды должны были каждый раз добывать себе пламя ударами кремня об огниво на высохшем куске трута и раздувать тлеющий кусок до тех пор, пока лежащая на нем лучинка не соблагоизволит загореться. История занесла в свой длинный свиток имя изобретателя спичек, но не сказала нам, кто был тот Прометей, который открыл первоначальный способ искусственного добывания огня, этого важнейшего средства химии, и каково было его торжество и суеверный страх, когда он, долгим трением одного куска дерева о другое, вдруг получил к ужасу окружающих этот "красный цветок", все согревающий и всепожирающий!
Да! Мы живем, окруженные древними чудесами, и все, что мы видим на себе и вокруг себя, помимо непосредственных произведений природы, представляет произведение человеческого гения, торжество какой-нибудь любознательной души!


Глава II

Красный Камень алхимиков

Как и все наши науки, химия в средние века еще не обособилась в отдельную самостоятельную область знания. Ее содержание было тогда слишком незначительно, чтобы поглотить собою все внимание и все– время любознательного человека, а потому некоторые средневековые трактаты, где говорится о ней, нередко носят очень странные названия.
Кому бы, например, в настоящее время пришло в голову написать сочинение под названием "О добродетели и составе воды"? Ведь добродетель и химия кажутся нам теперь двумя совершенно различными категориями знания! А однако, такой трактат, даже в XIX веке (до исследований Бертело), приписывался ученому IV века н.э. Зосиму, и по старинным понятиям такое соединение науки и морали было совершенно естественно. Религия тогда была как бы особым родом естественной философии, объединявшей в одно целое все зачатки древнего знания. Она служила тогда как бы оболочкой науки.
Но эта религиозная оболочка древнего знания, как и всякая чужая одежда, бывала иногда стеснительна и для самого своего носителя. Принявшая мистический оттенок, религия древности наложила специфический отпечаток и на саму мораль, и на все находившиеся в зависимости от нее науки. Химия под влиянием мистического миросозерцания перешла, как я уже сказал, в Алхимию, астрономия – в астрологию, а математика – в каббалистику. Первая стала особым родом колдовства, а две последние превратились в особого рода гаданье по звездам и по числам...
Затем, с конца четвертого века, в Европе и в прилегающих к ней цивилизованных странах Азии и Африки наступил еще более губительный период. Превратившись в простую союзницу самодержавных византийских царей, христианская церковь превратила и саму религию из оболочки первобытной морали и науки в опору абсолютизма, и начала преследовать огнем и мечом все проявления свободной мысли своего времени. Сожжение Александрийской библиотеки византийским епископом Феофилом во второй половине четвертого века и бесконечный ряд таких же проявлений цензуры, предававшей огню всякую научную книгу, какую монахам начала средневековья удавалось где-нибудь найти, лишили нас почти всех драгоценных документов древности, необходимых для восстановления в истинном виде первых шагов возникавших тогда наук. О первоначальной истории химии уцелели и дошли до нас лишь несколько отрывочных легенд.

* * *

Я уже говорил вам, что основателем химии считался в эпоху Возрождения и первые века нашей книгопечатной эры Гермес Трисмегист, т.е. Гермес Трижды Величайший, сын Озириса и Изиды, открывший и все другие науки того времени. По его имени и сама химия стала называться герметическим искусством (ars hermetica). Еще раньше ее называли спагирией и спагирическим искусством, а откуда получила она свое современное название химии, до сих пор остается не выясненным, хотя приставка аль– в слове Алхимия и показывает, что это своеобразное направление пришло к нам через арабов, у которых частица аль– служит артиклем.
Все греческие авторы, жившие до начала нашей эры, такие как Останес и Памменес, Пелаг, Демокрит, Клеопатра VII, Петазий и другие, а также и авторы первых веков христианства, такие как Аполлоний Тианский, Зосим из Панополиса (V века), Архелай, Синезий (V века) и Стефан (VI века), от которого, как думали алхимики эпохи Возрождения, химия перешла к арабам, по-видимому, настолько же легендарны, как и сам Гермес Трижды Величайший, и поэтому все, что мы знаем относительно теоретических представлений философов этого периода об эволюции металлов в природе, заключается лишь в том, что египетские ученые, по-видимому, считали "отцом" всех металлов свинец, а греки александрийского периода – ртуть, но и это еще подлежит сомнению.
Правда, печатные алхимические сборники и отдельные издания первых веков книгопечатания (с середины XV века) – наши главные документы для изучения первоначальной истории всех наук и искусств дают нам очень много сочинений, носящих имена древних авторов, но это объясняется очень легко.
Дело в том, что со времен изобретения печатного станка и связанного с этим быстрого скачка вперед во всех областях науки, многочисленные авторы средних веков почти не имели возможности сами издавать свои сочинения по причине дороговизны, существовавшей на заре книгопечатания, и естественной неохоты профессиональных издателей тратить деньги на опубликование никому не известных начинающих авторов.
Трудолюбивому человеку, потратившему много лет на составление ученой книги, ничего не оставалось делать, как отдать ее под покровительство какого-либо короля или магната, посвятив ему в торжественных выражениях свой труд, чтобы он, из честолюбия, дал средства на его издание. Вот почему первые страницы почти всех старинных научных книг украшены, в виде своих предисловий, так сказать, пропускными билетами разных феодалов, а иногда и их не относящимися к делу портретами, игравшими роль паспортов для выпуска книги в свет.
Эти пышные посвящения не были, как можно подумать на первый взгляд, простым проявлением лести, а лишь печальной необходимостью, и без них все эти книги никогда не были бы опубликованы.
Но было много авторов, которые не имели даже и такого средства попасть в печать, так как были слишком незаметны для того, чтобы получить субсидии от богатых лиц или не хотели ими пользоваться. Таким, для появления в свет и быстрого распространения, оставалось только одно, чрезвычайно заманчивое для всех непризнанных писателей, средство: выдать свою книгу за перевод рукописи или подлинное произведение какой-нибудь древней знаменитости. Легковерные издатели сами тогда являлись с предложениями.
Исторической экспертизы древних документов по содержанию, почерку и бумаге тогда не было и в зародыше, а в случае перевода всегда можно было показать как подлинник любую еврейскую, арабскую или греческую книгу, которая для тогдашнего издателя ничем не отличалась от китайской. В результате выходило то, что если автор и заявлял потом, после распространения книги, на авторство, то все считали его за простого хвастуна, и его претензия забывалась после его смерти.
Вот почему новые методы исторической экспертизы сразу открывают нам целые ряды таких подлогов, все равно, приходится ли их считать сознательными, вроде тех, о которых я сейчас вам говорил, или бессознательными, происшедшими от легкомысленного отождествления рукописи какого-либо анонимного средневекового ученого, найденной где-нибудь в архиве, с произведением какой-либо одноименной или даже разноименной с ним древней знаменитости.
В частности, что касается химии, то здесь радикальная расчистка была сделана знаменитым французским ученым Бертело еще в восьмидесятых годах XIX века. Только с этого времени и стала возможна правдоподобная история химии.
Руководствуясь его изысканиями, мы можем теперь сказать, что безусловно достоверные исторические документы мы имеем лишь в трактатах, носящих на себе имена авторов не ранее XII века. Первоисточником всех наших сведений по древней химии служат, как и в истории теологии и других наук, почти исключительно печатные сборники XVII и XVIII веков, важнейшими из которых для химии является "Theatrum Chimicum".
К этому же или, в редких случаях, немного более раннему периоду принадлежат и все изданные потом или совсем не изданные рукописи, хранящиеся в различных библиотеках. Более древних теоретических трактатов в подлинниках, к сожалению, не сохранилось. Копиям же и цитатам доверять нельзя уже только потому, что в таком случае пришлось бы признать за факт и открытие Адамом Философского Камня, и целую гору невероятных превращений, достигнутых древними алхимиками.
Все отдельные сочинения, приписываемые первым авторам той же допечатной эпохи, относятся также к эпохе Возрождения, по крайней мере, едва ли ранее XII века. Как один из самых древних отрывков приведу лишь апокриф, который приписывался, да и теперь приписывается некоторыми Зосиму из Панополиса, жившему, как думают, в IV веке.
Подобных средневековых авторов следует отделять от полумифических писателей древности, как это часто делают теперь, приставкой частицы "псевдо-", говоря, например, Псевдо-Демокрит вместо Демокрит, или оставляя исковерканное имя "Гебер" за книгами анонимных европейских авторов, выдававших свои сочинения за переводы произведений арабского ученого VIII века Джабира ибн Гайана и переделавших его в Гебера по средневековой привычке перепутывать все иностранные имена.

* * *

Если верить тем же средневековым писателям, то именем Джабира ибн Гайяна начинается вторая, арабская эпоха в истории химии.
Действительно, к концу VIII века церковный гнет в Византии стал до того нестерпим, что всем наукам пришлось бежать к арабам, у которых Багдад сделался центром цивилизации. К ним бежала и неокрепшая еще химия и нашла у них радушный приют до тех пор, пока постепенно развившийся на Востоке, как и на Западе, духовно-светский абсолютизм не изгнал все науки из арабских стран обратно в Европу.
Этот полулегендарный период химии называет кроме Джабира ибн Гайана, жившего в VIII веке н.э. в Багдаде, и другие имена, послужившие паспортами для выхода в свет различных алхимических сочинений, принявших вид переводов с арабского, и отсутствующих на арабском языке. Наиболее популярными из них были в эпоху Возрождения: Ар-Рази или Разес, работавший, как говорят, в Багдаде в IX веке н.э.; затем полулегендарный Мориен, бежавший из Рима к другому, еще более легендарному в X веке египетскому царю-алхимику Калиду; Авензоор, Алфидий и Авиценна в Ширазе (Персия), самый последний из восточных философов.
В чем же, собственно, заключались действительные работы и теории арабских химиков? Этот вопрос требует еще серьезной работы, но, несомненно, они сделали несколько интересных открытий, которыми мы сегодня ежедневно пользуемся в наших химических лабораториях.
Но этот период был непродолжителен. К началу XII века омусульманившиеся Египет, Персия и Аравия, и подавленная Греция заснули мертвым сном на много веков. Фанатические монахи и короли крестовых походов довершили удар, предав огню и мечу все попадавшиеся им на пути арабские города. Но как бы назло гоненьям, а может быть, и вследствие самих крестовых походов, невольно расширивших умственный горизонт многих из их участников, изгнанные науки перебросились обратно в Западную Европу.

* * *

Естественное завершение всякого религиозного фанатизма – это шарлатанство. С постоянным переходом на эту последнюю стадию своего развития, духовное самодержавие становится сравнительно все более и более безвредным.
Этот процесс перерождения начался в Западной Европе вскоре после крестовых походов, и поднявшая снова свою голову химия сейчас же ознаменовала свое возрождение многими интересными сочинениями, выданными их авторами за перевод уже упомянутых нами арабских писателей.
Наиболее древним из этих лжепереводчиков приходится считать, по исследованиям Бертело, Роберта Кастрензия, который под видом перевода с арабского и от имени бежавшего в Египет Мориена, написал книгу под названием "Книга об алхимическом составе" ("Liber de compositione alchemica").
В издании "Bibliotheca chemica" 1702 года она помещена с заметкой, будто Кастрензий закончил свой лжеперевод 11 февраля 1182 года. Но так как подлинника этой книги нет на арабском языке, то невольно появляется сомнение и в самой дате составления псевдоперевода. Что же касается рукописей, содержащих подобные переводы, то мы в настоящее время не имеем ни одной, написанной ранее XIV века.
О способах, употреблявшихся тогда для превращения одних металлов в другие и об идеях, направлявших исследователей, мы можем в настоящее время сказать только одно. Все они были недоразумениями, неизбежно возникавшими благодаря удивительным свойствам некоторых химических реакций.
Первый же исследователь, который увидел, как потертая ртутью медная монета принимает вид серебряной, был, конечно, так же экзальтирован происшедшим превращением, как и тот, кто первый сплавил бронзу. В старинной книге "Смысл философов" ("Turba phylosophorum") существует, между прочим, такой рецепт приготовления серебра и золота из меди:
"Возьми ртуть, сделай ее густой путем прибавки магнезии или сернистой сурьмы или негорючей серы. Сделай этим ее природу белой, и тогда, положив ее на медь, увидишь, что медь побелеет (конечно от амальгамирования – авт.). Если сделаешь ее природу красной (киноварью? – авт.), то и медь покраснеет и после нагревания сделается золото".
Никаких достоверных и детально разработанных теорий эволюции вещества мы не видим вплоть до Роджера Бэкона, которого не следует смешивать с Бэконом Веруламским, современником Шекспира.